– Так что больше всего поразило в Чечне? Восемь кошек и павлопосадские платки

Ольга АЛЛЕНОВА родилась в 1976 году в Северной Осетии, в городе Моздоке. В 1998 году окончила факультет журналистики Северо-Осетинского государственного университета. С самого начала второй чеченской кампании работала в Чечне. Писала о терактах в "Норд-Осте" и Беслане, о событиях в Ингушетии, Южной Осетии, Кабардино-Балкарии, Грузии, Абхазии, Азербайджане и Нагорном Карабахе. В настоящее время - специальный корреспондент издательского дома "Коммерсантъ", постоянный автор газеты "Коммерсантъ" и журнала "Коммерсантъ Власть". В январе 2007 года стала лауреатом национальной премии в области прессы "Искра" за репортаж из Ливана. В декабре 2008 года за серию репортажей из зоны боевых действий в Южной Осетии награждена общественным движением "Россия православная" Серебряным орденом "За жертвенное служение". Автор книги "Чечня рядом". Лауреат премии «Камертон».
..

Ольга АЛЛЕНОВА: статьи

Ольга АЛЛЕНОВА (род. 1976) - журналист, специальный корреспондент издательского дома "Коммерсантъ": | | | | .

ИМЯ БОГА
О том, почему не стоит ругать «Аллаха» даже на Русском марше, и зачем стране дикие и неумные граждане - Ольга Алленова.

В одну из поездок в Израиль мне посчастливилось попасть на раннюю литургию в храм Рождества Христова в Вифлееме. Начинается она каждый день в 6 часов утра, проходит прямо в пещере, где родился Младенец, царских врат здесь нет, и таинство Евхаристии проходит прямо перед вами, на престоле, расположенном над Вифлеемской звездой. Священник, православный араб, по-русски не говорил, но разрешил сослужить ему русскому священнику из группы паломников, пришедших на службу.

Служили на арабском, греческом и русском. Певчие, стоявшие тут же, справа от престола, пели по-арабски - как объяснили мне потом, и священник, и певчие - это местные жители. Арабское пение совсем не похоже на греческое, и тем более - на русское. Несколько раз во время пения паломники услышали слово «Аллах». Россияне из паломнической группы растерянно переглядывались…

Когда-то давно, в Иерусалиме, в торговой лавке недалеко от храма Гроба Господня я познакомилась с семьей православных арабов - у них были красивые византийские иконы. Сын хозяина лавки говорил по-русски. Он рассказывал, как можно попасть в Иерусалим на Пасху, кто такие люди в одинаковых ярких фиолетово-оранжевых одеждах, которых мы встречали во всех христианских храмах повсюду (оказалось, что это православные эфиопы), и как по-арабски будет «Бог». «Бог - это Аллах», - сказал он, удивившись моему невежеству. И у арабов-христиан «Бог» это тоже «Аллах»? - уточнила я. «Конечно», - еще больше удивился мой собеседник.

Вернувшись домой, я прослушала курс лекций о Ветхом Завете, в котором была глава, посвященная именам Бога в авраамических религиях. Оказалось, что по-арабски «Бог» - действительно «Аллах». Что древнееврейское «Элохим» и арабское «Аллах» имеют один корень. Что православные арабы, славящие на Литургии «Аллаха», и мои соотечественники в российских храмах воспевают славу Одному и тому же Богу. А значит, люди, считающие Аллаха «чужим» богом и оскорбляющие его, оскорбляют ни много ни мало - Бога.

Молодые люди, кричавшие на Русском марше, прошедшем в Люблино 4 ноября, оскорбительные словосочетания с именем «Аллах», всего этого, конечно, не знают. Я понимаю, что главная проблема нынешнего русского национализма - в недостатке образованности внизу и ответственности наверху. Лидеры, которых нельзя назвать неграмотными, не собираются просвещать свой электорат - им удобнее его использовать. Власти это тоже удобно. Погромный потенциал вообще удобно использовать всем.

Отвечать на требования просвещенного народа тяжело. Придется объяснить, почему в школах не хватает квалифицированных педагогов; почему подготовка ребенка к поступлению в вуз теперь стоит больших денег; почему учителя младших классов пишут по-русски с ошибками; почему выпускники детских домов теперь не имеют льгот при поступлении в вузы; почему на лечение больных детей надо собирать всем миром и отправлять их за границу вместо того, чтобы обучить специалистов и лечить таких детей в России; и зачем мы тратим миллиарды на саммит АТЭС и Олимпиаду в Сочи, если эти баснословные вложения в имидж страны никак не отразятся на жизни ее граждан? Как объяснить, что он не прав, умному гражданину, считающему, что имидж страны - это не олимпиада, а ее народ, его защищенность, его права? Это невозможно.

Легче управлять народом, который ищет врагов, виновных в своих бедах. Который ненавидит людей за то, что они исповедуют другую религию или принадлежат к другой национальности. Такому народу достаточно кого-то побить или унизить, чтобы почувствовать себя удовлетворенным. И такой народ, конечно, стоит той власти, которую имеет. Власти, которая разделяет и властвует по старому, проверенному временем принципу.

В тот день после Причастия паломники столпились вокруг русского священника и просили его объяснить, почему на православной службе в Вифлеемском храме Рождества Христова «пели про Аллаха». Священник вопроса не ожидал и засмеялся. А потом рассказал о том, как зовут Бога. И о том, что все мы - дети Авраама, а христианство, ислам и иудаизм - авраамические религии. Он, конечно, сказал и о том, что каждый верующий считает именно свой путь истинным, иначе это были бы уже не верующие, но что в каждой религии прописано уважение к верующим других конфессий. Что любовь к ближнему, заповеданная Богом наравне с любовью к Нему, это не только любовь к родственнику или единоверцу. Это любовь к любому человеку, который вдруг оказался рядом - на улице, в метро, на дороге в соседнем автомобиле. Что притча о добром самарянине, оказавшем помощь иноверцу и иноплеменнику, - это как раз о любви к ближнему, которая выше других заповедей Божьих.

Я немного послушала и ушла. Мне было радостно и спокойно за людей, которые остались с этим священником.

"ПОЛИТКОВСКАЯ МНОГОЕ ПОНИМАЛА ИНТУИТИВНО И СРАЗУ "

Журналистка «Коммерсанта» стала первым лауреатом премии «Камертон». Премия имени обозревателя «Новой газеты» Анны Политковской будет вручаться впервые. И первой ее получит специальный корреспондент ИД «Коммерсантъ» Ольга АЛЛЕНОВА.
***
Наверное, на Кавказе и северном, и южном, уже и нет мест, где бы Ольга АЛЛЕНОВА ни побывала. Вторая чеченская война с самых первых ее дней и до последних. События в Нагорном Карабахе, в Ингушетии, Южной Осетии, Кабардино-Балкарии, Дагестане, Грузии, Абхазии, Армении, Азербайджане. Да что там Кавказ, по ее блистательным репортажам можно представить многие события горячих точек не только в России, но и в мире. Теракт в «Норд-Осте» и Беслане, война в Ливане…

Ольга Алленова - как камертон (точное название премии) откликается на все самые больные, опасные и острые события. И пишет не из кабинета, а с места этих событий, и именно это - абсолютно в духе Анны Политковской. Она также слышит людей, слышит всегда самое главное. Конечно, у Ольги совсем другая стилистика, но она пишет так же точно и ясно, убивая все лживые домыслы и обнажая суть. И так же подмечая тончайшие нюансы, детали. Люди, которых ты не видел никогда, стоят перед твоими глазами даже спустя годы. Каждый здесь вспомнит что-то свое, а я скажу об очевидце бесланской трагедии, который назвал малышей, выпрыгивавших из окон школьного спортзала «муравьишками». Выпрыгивали и разбегались, многие бежали к крану с водой, под огнем, хотели пить. Такое слово, доброе и теплое, - «муравьишки».

А еще я помню про женщину, которая подсадила ребенка в окно, а сама уже не вышла, погибла, и о том, что перед ее портретом уже на 40-й день другая женщина, потерявшая свою девочку в бесланском аду, взмолилась: «Ты там приглядывай за ней, она же маленькая…» Цитата не дословная, пишу по памяти, но ведь помню, спустя столько лет…

Это важно для нашего лауреата? Или важнее, что что-то меняется после публикаций? И какие публикации дороги ей самой?
- Знаете, у меня в юности было очень романтическое представление о профессии. Я думала, что журналист может даже в одиночку всем помогать и всех спасать, менять мир, - отвечает Ольга Алленова. - Я даже на вступительных экзаменах об этом что-то написала в сочинении. На первом же курсе я начала работать, пришла в психиатрическую больницу писать репортаж, а рядом с больницей было кладбище, и каждый день пациенты смотрели в окна, как кого-то хоронят. Меня это потрясло, мы с коллегой об этом написали, но ничего не изменилось. Это было первое столкновение с реальностью, потом такое часто происходило. Но через какое-то время я поняла, что важен не столько конечный результат, сколько процесс, - важно, когда о какой-то важной теме узнают люди, когда они говорят, обсуждают, это как-то влияет на перемены в общественном сознании.

А самые важные тексты для меня - те, которые я глубоко пережила. Это часть меня, которая со мной навсегда. Это Беслан. Я не думаю, что мои статьи что-то изменили в стране, потому что эта боль не ушла, не забыта, проблемы не решены, расследование не завершено, вопросов масса, ответов нет. Но мне важно, что эти статьи кто-то читал, кому-то я смогла рассказать то, что видела, и многие мои знакомые до сих пор это помнят. То, что помнят, - это самое главное.

- Оля, сколько лет вы в журналистике? И как семья относится к вашим небезопасным поездкам?
- Я в 1993-м поступила на отделение журналистики филфака в Северо-Осетинском госуниверситете, тогда же начала внештатно работать в местных газетах (республиканская «Северная Осетия» и «Слово»). Уже через год меня взяли штатным сотрудником. С тех пор работала почти без перерывов. А в штате «Коммерсанта» я с 2000 года.

Семья, слава Богу, меня понимает. Знает, как мне это важно. Сейчас я, правда, сама уже немного устала. Все-таки мне уже 37. Иногда я думаю, что репортерство - это для молодых, когда дом - повсюду. Сейчас у меня командировок меньше, появились другие темы, кроме Кавказа, но без работы по-прежнему не могу просто физически жить.

-Что из последних событий вас больше всего потрясло?
- Меня потряс «закон Димы Яковлева», я долго не могла поверить, что такой закон вообще возможен в моей стране. Несколько лет назад подруга привела меня работать волонтером в детскую больницу, в отделение для отказников, и я впервые увидела, сколько там тяжелобольных детей, которые проводят в больнице по полгода - за ними просто нет достаточного ухода в сиротских учреждениях. Было несколько случаев, когда детей усыновляли иностранцы, об этом сразу становилось известно. Я долго пыталась понять, почему там больных детей усыновляют, а у нас нет. Медицина, уровень социальных гарантий - понятно. Но вот почему человек в один момент решает расстаться с беспроблемной жизнью, взять крест и от этого испытывать счастье -- это, мне кажется, связано с широтой души, со стремлением сделать мир добрее, облегчить кому-то жизнь. Это миссионерство, оно развито там и не развито пока у нас. И этот закон, по сути, лишил тысячи детей с инвалидностью шансов на нормальную жизнь. И то, что об этом очень много писали в СМИ, и в моем издании, и коллеги из других ресурсов, мне кажется очень важным - люди демонстрировали свое несогласие, были даже политики, которые не боялись об этом сказать. И митинг 13 января против этого закона был, на мой взгляд, самой важной демонстрацией того, что общество выросло… Это все - работа на будущее, работа над нашим постсоветским сознанием, и это как раз то, о чем я говорила, - важен не столько результат, потому что результата не будет очень долго, но важно, что этот процесс идет. И может быть, через какое-то время власть поймет, что она больше не может принимать такие законы, потому что общество ей этого не позволит.

- Что вы не любите, просто физически не переносите?
- Не переношу декларируемое превосходство одних людей над другими. Люди рождены равными, независимо от национальности, вероисповедания, образования и культурной идентичности. Очень тяжело видеть, что эта аксиома сегодня в России утрачивает свою ценность. Мне кажется, в школе каждому ребенку надо дарить иллюстрированную Всеобщую декларацию прав человека, - может быть, это нас спасет. Еще не переношу хамство.

- Что вас искренне радует?
- Радуют добрые люди. Открытые, гостеприимные. В командировках часто таких встречаю - еще поэтому очень люблю свою профессию, она как бы расширяет мир вокруг меня.

- Вы - автор книги «Чечня рядом. Война глазами женщины». Что там самое важное?
- Это сборник заметок, разбавленных авторскими ремарками, воспоминаниями. Эта книга мне была необходима как некий эпилог. В тот год, - 2007-й - я уже поняла, что Чечня меняется, что мне эмоционально очень тяжело туда ездить, потому что для меня Грозный навсегда останется тем разбитым, истекающим кровью городом, который я увидела в начале 2000-го. Этот город был частью меня, со всеми погибшими, ранеными, потерявшими родных людьми. И все эти небоскребы и проспекты Путина и Кадырова никак не были связаны в моем сознании с городом. И мне тогда нужно было поставить точку, подвести какую-то черту под этим этапом моей жизни. Я больше не могла туда ездить. Это, наверное, была такая своеобразная защитная реакция. И мне, конечно, важно было рассказать в этой книге то, что я сама лично пережила за 7 лет работы в Чечне. О тех открытиях, которые я сделала. О том, как нам врали, что в Грозном нет мирных жителей, что все они ушли по открытому властями коридору для беженцев. О том, как за каких-то несколько месяцев я поняла, что «террористами и бандитами», которых бомбила моя страна, были старики, женщины и дети, которые не смогли уехать из Грозного, они прятались в подвалах, без еды и воды, и там же умирали или сходили с ума, а настоящие террористы и бандиты этой участи избежали. Я не видела ни одного боевика в разбомбленном Грозном — только трупы женщин и стариков.

Мне было важно сказать о том, что эта война не закончится Чечней, что она расползется… Те, кто выжил в Чечне, но потерял родных и свой дом, никогда не забудут войну. Те, кто там воевал и потерял там друзей, тоже не забудут. Люди, пострадавшие в терактах, - никогда ничего не забудут. Ни те ни другие не могут и не хотят всего этого простить. Власть не хочет говорить о своих ошибках, не хочет нести ответственность за то, что случилось на Кавказе. Нет на это политической воли. Не было никакой работы над ошибками, никаких расследований, никакого разговора. Все, что делает власть, - пытается закрыть проблему деньгами. Но это не помогает, в обществе растет ненависть, агрессия. Российская власть до сих пор не попросила прощения за то, что допустила Беслан, - у матерей, потерявших в Первой школе все, что у них было в этой жизни.

Все проблемы у нас - замороженные. Это какая-то политическая традиция - не решать проблемы, а замораживать их. В какой-то момент их извлекают из сундука, и начинается новый виток конфликта.

- Что для вас премия имени Политковской?
- Я брала у Анны Политковской всего одно интервью, небольшое, но хорошо это помню. Это было связано с ее исчезновением в Чечне. У меня тогда было сложное к ней отношение, мне было 24 года… Я услышала о ее исчезновении, потом Анна нашлась, это была громкая история, - мне показалось, что слишком много шума, что он не нужен. Тогда у журналистов, работающих в Чечне, было много проблем, мы были запуганы тем, что нас туда не пустят, лишат аккредитаций, и хотелось все делать тихо, не создавая никому проблем.

Но я была неправа, это стало ясно уже потом, когда я прочла ее расследования о ямах, в которых военные держали задержанных. Это было просто два разных мира - тот, в котором молчали и не создавали проблем, и тот, в котором кричали во весь голос.

Она первой подняла эту тему - насилия в отношении военнопленных и просто задержанных гражданских, которых в чем-то подозревали. Во всяком случае, я прочла об этом впервые именно у нее. Мы тогда жили в перевернутом мире, военные нам говорили, что «на войне - как на войне», что «если не мы их, то они нас», и никому не приходило в голову, что насилие не остается без ответа, оно порождает новое насилие, и этому не будет конца. Этому до сих пор нет конца.

Вообще у меня в те годы было много открытий, я помню, как переехала с военной базы в живой Грозный, увидела больницы с покалеченными людьми, подвалы, в которых жили старики, потерявшие жилье, простых людей, учителей, врачей, чиновников, милиционеров, их детей. Они пережили бомбежки, я увидела их дома с огромными крысами, которые ничего не боялись, детские кроватки и спящих рядом отцов с автоматами. Это был совершенно новый этап жизни и работы, я благодарна Богу за все, что тогда увидела. Это мне помогло как-то сформироваться, и в профессии тоже. Я познакомилась с чешской журналисткой Петрой Прохаской, которая жила в разрушенном Грозном и открыла в нем приют для детей, потерявших родителей. Это были такие открытия, которых в обычной жизни, может, никогда не сделаешь. Мне понадобилось время, чтобы понять, что такое Чечня для России, какова ответственность России за то, что там происходило, какими будут последствия… У Политковской это понимание было с самого начала, она как-то почувствовала все это - и про ответственность, и про последствия. Она была не просто мужественным человеком - очень терпеливым, что мне кажется гораздо важнее. В журналистике это вообще большая редкость. Мы привыкаем к тому, что заметки надо писать быстро, мы устаем от одной и той же истории, растянувшейся во времени, даже если в центре этой истории - нарушения прав личности, издевательства, пытки, мы говорим: «Ну я ведь об этом уже писал, хватит» - и закрываем тему. Как будто перелистываешь страницу книги. Но вместо книги тут чья-то жизнь.

Вот Политковская это понимала. Поэтому очень скурпулезно вела свои расследования, не боясь, что читателю надоест тема, что это неинтересно и не «имеет резонанса». Она могла сделать резонансной любую тему, потому что понимала, что страна - это пирамида, в основе которой простые люди, каждый со своими проблемами. И если в основе пирамиды нарушают права человека, если в основе - коррупция, унижения личности, пытки, неработающее правосудие, - то рано или поздно вся зараженная система начинает рушиться. В основе страны - простой человек. И журналистика - о нем и для него. Вот это понимание - своего рода социальная ответственность журналиста. Хорошо бы об этом говорили на журфаках.

Политковская была феноменом, она многие вещи чувствовала интуитивно и сразу, там, где другие продираются годами, пытаясь применять «рациональный» подход. Она работала много, она этим жила, мне кажется, у нее была потрясающая работоспособность, - но вам об этом, наверное, известно лучше и больше, чем мне. Я вообще не знаю в российской журналистике людей, которые могут так работать.

И я, конечно, совершенно точно знаю, что этой премии, ее имени, я совсем не стою. Я не умею так работать, у меня нет такого терпения, устойчивости, мужества. Но я очень рада, что «Новая газета» так высоко оценила мою работу, спасибо большое всем моим коллегам.

Вратаря киевского "Динамо" Александра Шовковского и дизайнера Ольги Аленовой, безусловно, будет претендовать, на звание самого громкого расставания года. Что стало причиной разрыва, не известно, но, судя по официальным документам, которые сейчас рассматривает суд, инициатором развода стал Саша. "КП" в Украине" вспоминает историю любви одной из самых ярких пар украинского спорта и шоу-бизнеса.

Увел невесту у американца

Так как у меня во всех загсах - дворцах бракосочетания есть коррумпированные друзья, то любая информация о разводах известных людей автоматом появляется в моем распоряжении. Как только я узнал, что Шовковский подал на развод с Аленовой, сразу стало ясно: любовь этой шикарной пары закончилась и надо спасать обоих - и Олю, и СаШо от одиночества. Как главный купидон СНГ заявляю: готов сосватать за Шовковского Ирину Шейк. Или Яру Хмидан отобрать у Роналду и отдать Саше - наш парень круче! Ну а чтобы Шовковский сильно не выеживался, Оля должна найти ему достойную замену. Ее как хорошего дизайнера я готов познакомить с любым неженатым дизайнером, актером или бизнесменом - буду днями на Каннском фестивале, там полно достойных кандидатур. Хорошую пару ей бы составил Антонио Бандерас (мне, кстати, его новая телка абсолютно не нравится).

Наша справка

Премия называется «Камертон», и ей всего несколько дней, она была учреждена Союзом журналистов России 30 августа, в юбилейный 55-й день рождения Анны Политковской. Специальному корреспонденту ИД «Коммерсантъ» Ольге Алленовой премия будет вручена 8 сентября, в Международный день солидарности журналистов. Церемония награждения пройдет в Большом зале Консерватории. На вручении премии выступят Московский камерный оркестр Musica Viva с программой «Памяти погибших журналистов», а также поэт и публицист Дмитрий Быков.

Наверное, на Кавказе и северном, и южном, уже и нет мест, где бы Ольга АЛЛЕНОВА ни побывала. Вторая чеченская война с самых первых ее дней и до последних. События в Нагорном Карабахе, в Ингушетии, Южной Осетии, Кабардино-Балкарии, Дагестане, Грузии, Абхазии, Армении, Азербайджане. Да что там Кавказ, по ее блистательным репортажам можно представить многие события горячих точек не только в России, но и в мире. Теракт в «Норд-Осте» и Беслане, война в Ливане…

Ольга Алленова — как камертон (точное название премии) откликается на все самые больные, опасные и острые события. И пишет не из кабинета, а с места этих событий, и именно это — абсолютно в духе Анны Политковской. Она также слышит людей, слышит всегда самое главное. Конечно, у Ольги совсем другая стилистика, но она пишет так же точно и ясно, убивая все лживые домыслы и обнажая суть. И так же подмечая тончайшие нюансы, детали. Люди, которых ты не видел никогда, стоят перед твоими глазами даже спустя годы. Каждый здесь вспомнит что-то свое, а я скажу об очевидце бесланской трагедии, который назвал малышей, выпрыгивавших из окон школьного спортзала «муравьишками». Выпрыгивали и разбегались, многие бежали к крану с водой, под огнем, хотели пить. Такое слово, доброе и теплое, — «муравьишки».

Это важно для нашего лауреата? Или важнее, что что-то меняется после публикаций? И какие публикации дороги ей самой?

— Знаете, у меня в юности было очень романтическое представление о профессии. Я думала, что журналист может даже в одиночку всем помогать и всех спасать, менять мир, — отвечает Ольга Алленова. — Я даже на вступительных экзаменах об этом что-то написала в сочинении. На первом же курсе я начала работать, пришла в психиатрическую больницу писать репортаж, а рядом с больницей было кладбище, и каждый день пациенты смотрели в окна, как кого-то хоронят. Меня это потрясло, мы с коллегой об этом написали, но ничего не изменилось. Это было первое столкновение с реальностью, потом такое часто происходило. Но через какое-то время я поняла, что важен не столько конечный результат, сколько процесс, — важно, когда о какой-то важной теме узнают люди, когда они говорят, обсуждают, это как-то влияет на перемены в общественном сознании.

А самые важные тексты для меня — те, которые я глубоко пережила. Это часть меня, которая со мной навсегда. Это Беслан. Я не думаю, что мои статьи что-то изменили в стране, потому что эта боль не ушла, не забыта, проблемы не решены, расследование не завершено, вопросов масса, ответов нет. Но мне важно, что эти статьи кто-то читал, кому-то я смогла рассказать то, что видела, и многие мои знакомые до сих пор это помнят. То, что помнят, — это самое главное.

— Оля, с колько лет вы в журналистике? И к ак семья относится к вашим небезопасным поездкам?

— Я в 1993-м поступила на отделение журналистики филфака в Северо-Осетинском госуниверситете, тогда же начала внештатно работать в местных газетах (республиканская «Северная Осетия» и «Слово»). Уже через год меня взяли штатным сотрудником. С тех пор работала почти без перерывов. А в штате «Коммерсанта» я с 2000 года.

Семья, слава богу, меня понимает. Знает, как мне это важно. Сейчас я, правда, сама уже немного устала. Все-таки мне уже 37. Иногда я думаю, что репортерство — это для молодых, когда дом — повсюду. Сейчас у меня командировок меньше, появились другие темы, кроме Кавказа, но без работы по-прежнему не могу просто физически жить.

—Что из последних событий вас больше всего потрясло?

— Меня потряс «закон Димы Яковлева», я долго не могла поверить, что такой закон вообще возможен в моей стране. Несколько лет назад подруга привела меня работать волонтером в детскую больницу, в отделение для отказников, и я впервые увидела, сколько там тяжелобольных детей, которые проводят в больнице по полгода — за ними просто нет достаточного ухода в сиротских учреждениях. Было несколько случаев, когда детей усыновляли иностранцы, об этом сразу становилось известно. Я долго пыталась понять, почему там больных детей усыновляют, а у нас нет. Медицина, уровень социальных гарантий — понятно. Но вот почему человек в один момент решает расстаться с беспроблемной жизнью, взять крест и от этого испытывать счастье — это, мне кажется, связано с широтой души, со стремлением сделать мир добрее, облегчить кому-то жизнь. Это миссионерство, оно развито там и не развито пока у нас. И этот закон, по сути, лишил тысячи детей с инвалидностью шансов на нормальную жизнь. И то, что об этом очень много писали в СМИ, и в моем издании, и коллеги из других ресурсов, мне кажется очень важным — люди демонстрировали свое несогласие, были даже политики, которые не боялись об этом сказать. И митинг 13 января против этого закона был, на мой взгляд, самой важной демонстрацией того, что общество выросло… Это все — работа на будущее, работа над нашим постсоветским сознанием, и это как раз то, о чем я говорила, — важен не столько результат, потому что результата не будет очень долго, но важно, что этот процесс идет. И может быть, через какое-то время власть поймет, что она больше не может принимать такие законы, потому что общество ей этого не позволит.

— Что вы не любите, просто физически не переносите?

— Не переношу декларируемое превосходство одних людей над другими. Люди рождены равными, независимо от национальности, вероисповедания, образования и культурной идентичности. Очень тяжело видеть, что эта аксиома сегодня в России утрачивает свою ценность. Мне кажется, в школе каждому ребенку надо дарить иллюстрированную Всеобщую декларацию прав человека, — может быть, это нас спасет. Еще не переношу хамство.

— Что вас искренне радует?

— Радуют добрые люди. Открытые, гостеприимные. В командировках часто таких встречаю — еще поэтому очень люблю свою профессию, она как бы расширяет мир вокруг меня.

— Это сборник заметок, разбавленных авторскими ремарками, воспоминаниями. Эта книга мне была необходима как некий эпилог. В тот год, — 2007-й — я уже поняла, что Чечня меняется, что мне эмоционально очень тяжело туда ездить, потому что для меня Грозный навсегда останется тем разбитым, истекающим кровью городом, который я увидела в начале 2000-го. Этот город был частью меня, со всеми погибшими, ранеными, потерявшими родных людьми. И все эти небоскребы и проспекты Путина и Кадырова никак не были связаны в моем сознании с городом. И мне тогда нужно было поставить точку, подвести какую-то черту под этим этапом моей жизни. Я больше не могла туда ездить. Это, наверное, была такая своеобразная защитная реакция. И мне, конечно, важно было рассказать в этой книге то, что я сама лично пережила за 7 лет работы в Чечне. О тех открытиях, которые я сделала. О том, как нам врали, что в Грозном нет мирных жителей, что все они ушли по открытому властями коридору для беженцев. О том, как за каких-то несколько месяцев я поняла, что «террористами и бандитами», которых бомбила моя страна, были старики, женщины и дети, которые не смогли уехать из Грозного, они прятались в подвалах, без еды и воды, и там же умирали или сходили с ума, а настоящие террористы и бандиты этой участи избежали. Я не видела ни одного боевика в разбомбленном Грозном — только трупы женщин и стариков.

Мне было важно сказать о том, что эта война не закончится Чечней, что она расползется… Те, кто выжил в Чечне, но потерял родных и свой дом, никогда не забудут войну. Те, кто там воевал и потерял там друзей, тоже не забудут. Люди, пострадавшие в терактах, — никогда ничего не забудут. Ни те ни другие не могут и не хотят всего этого простить. Власть не хочет говорить о своих ошибках, не хочет нести ответственность за то, что случилось на Кавказе. Нет на это политической воли. Не было никакой работы над ошибками, никаких расследований, никакого разговора. Все, что делает власть, — пытается закрыть проблему деньгами. Но это не помогает, в обществе растет ненависть, агрессия. Российская власть до сих пор не попросила прощения за то, что допустила Беслан, — у матерей, потерявших в Первой школе все, что у них было в этой жизни.

Все проблемы у нас — замороженные. Это какая-то политическая традиция — не решать проблемы, а замораживать их. В какой-то момент их извлекают из сундука, и начинается новый виток конфликта.

— Что для вас премия имени Политковской?

— Я брала у Анны Политковской всего одно интервью, небольшое, но хорошо это помню. Это было связано с ее исчезновением в Чечне. У меня тогда было сложное к ней отношение, мне было 24 года… Я услышала о ее исчезновении, потом Анна нашлась, это была громкая история, — мне показалось, что слишком много шума, что он не нужен. Тогда у журналистов, работающих в Чечне, было много проблем, мы были запуганы тем, что нас туда не пустят, лишат аккредитаций, и хотелось все делать тихо, не создавая никому проблем.

Но я была неправа, это стало ясно уже потом, когда я прочла ее расследования о ямах, в которых военные держали задержанных. Это было просто два разных мира — тот, в котором молчали и не создавали проблем, и тот, в котором кричали во весь голос.

Она первой подняла эту тему — насилия в отношении военнопленных и просто задержанных гражданских, которых в чем-то подозревали. Во всяком случае, я прочла об этом впервые именно у нее. Мы тогда жили в перевернутом мире, военные нам говорили, что «на войне — как на войне», что «если не мы их, то они нас», и никому не приходило в голову, что насилие не остается без ответа, оно порождает новое насилие, и этому не будет конца. Этому до сих пор нет конца.

Вообще у меня в те годы было много открытий, я помню, как переехала с военной базы в живой Грозный, увидела больницы с покалеченными людьми, подвалы, в которых жили старики, потерявшие жилье, простых людей, учителей, врачей, чиновников, милиционеров, их детей. Они пережили бомбежки, я увидела их дома с огромными крысами, которые ничего не боялись, детские кроватки и спящих рядом отцов с автоматами. Это был совершенно новый этап жизни и работы, я благодарна богу за все, что тогда увидела. Это мне помогло как-то сформироваться, и в профессии тоже. Я познакомилась с чешской журналисткой Петрой Прохаской, которая жила в разрушенном Грозном и открыла в нем приют для детей, потерявших родителей. Это были такие открытия, которых в обычной жизни, может, никогда не сделаешь. Мне понадобилось время, чтобы понять, что такое Чечня для России, какова ответственность России за то, что там происходило, какими будут последствия… У Политковской это понимание было с самого начала, она как-то почувствовала все это — и про ответственность, и про последствия. Она была не просто мужественным человеком — очень терпеливым, что мне кажется гораздо важнее. В журналистике это вообще большая редкость. Мы привыкаем к тому, что заметки надо писать быстро, мы устаем от одной и той же истории, растянувшейся во времени, даже если в центре этой истории — нарушения прав личности, издевательства, пытки, мы говорим: «Ну я ведь об этом уже писал, хватит» — и закрываем тему. Как будто перелистываешь страницу книги. Но вместо книги тут чья-то жизнь.

Вот Политковская это понимала. Поэтому очень скурпулезно вела свои расследования, не боясь, что читателю надоест тема, что это неинтересно и не «имеет резонанса». Она могла сделать резонансной любую тему, потому что понимала, что страна — это пирамида, в основе которой простые люди, каждый со своими проблемами. И если в основе пирамиды нарушают права человека, если в основе — коррупция, унижения личности, пытки, неработающее правосудие, — то рано или поздно вся зараженная система начинает рушиться. В основе страны — простой человек. И журналистика — о нем и для него. Вот это понимание — своего рода социальная ответственность журналиста. Хорошо бы об этом говорили на журфаках.

Политковская была феноменом, она многие вещи чувствовала интуитивно и сразу, там, где другие продираются годами, пытаясь применять «рациональный» подход. Она работала много, она этим жила, мне кажется, у нее была потрясающая работоспособность, — но вам об этом, наверное, известно лучше и больше, чем мне. Я вообще не знаю в российской журналистике людей, которые могут так работать.

Ошибка Lua в Модуль:CategoryForProfession на строке 52: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Ольга Алленова

Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value). В 2016 году
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Имя при рождении:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Род деятельности:
Дата рождения:
Гражданство:	Россия 22x20px Россия
Подданство:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Страна:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Дата смерти:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Место смерти:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Отец:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Мать:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Супруг:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Супруга:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Дети:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Награды и премии:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Автограф:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Сайт:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Разное:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
[[Ошибка Lua в Модуль:Wikidata/Interproject на строке 17: attempt to index field "wikibase" (a nil value). \|Произведения]] в Викитеке

Алленова Ольга Владимировна (род. , Моздок , Северная Осетия) - российский журналист, автор книги «Чечня рядом. Война глазами женщины».

Биография

Ольга Алленова родилась в Северной Осетии, в городе Моздоке в 1976 году .

Окончила факультет журналистики Северо-Осетинского государственного университета.

Деятельность

Библиография

Премии и награды

Напишите отзыв о статье "Алленова, Ольга Владимировна"

Примечания

Ссылки

[[К:Википедия:Изолированные статьи (страна: Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. )]][[К:Википедия:Изолированные статьи (страна: Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. )]]Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. Алленова, Ольга Владимировна Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. Алленова, Ольга Владимировна Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. Алленова, Ольга Владимировна

Отрывок, характеризующий Алленова, Ольга Владимировна

Рядом с кроватью, на каменном полу, стоял на коленях длинноволосый молодой мужчина, всё внимание которого было буквально пригвождено к юной роженице. Ничего вокруг не видя и не отрывая от неё глаз, он непрерывно что-то нашёптывал ей, безнадёжно стараясь успокоить.
Я заинтересованно пыталась рассмотреть будущую мать, как вдруг по всему телу полоснуло острейшей болью!.. И я тут же, всем своим существом почувствовала, как жестоко страдала Эсклармонд!.. Видимо, её дитя, которое должно было вот-вот родиться на свет, доставляло ей море незнакомой боли, к которой она пока ещё не была готова.
Судорожно схватив за руки молодого человека, Эсклармонд тихонько прошептала:
– Обещай мне… Прошу, обещай мне… ты сумеешь его сберечь… Что бы ни случилось… обещай мне…
Мужчина ничего не отвечал, только ласково гладил её худенькие руки, видимо никак не находя нужных в тот момент спасительных слов.
– Он должен появиться на свет сегодня! Он должен!.. – вдруг отчаянно крикнула девушка. – Он не может погибнуть вместе со мной!.. Что же нам делать? Ну, скажи, что же нам делать?!!
Её лицо было невероятно худым, измученным и бледным. Но ни худоба, ни страшная измождённость не могли испортить утончённую красоту этого удивительно нежного и светлого лица! На нём сейчас жили только глаза… Чистые и огромные, как два серо-голубых родника, они светились бесконечной нежностью и любовью, не отрываясь от встревоженного молодого человека… А в самой глубине этих чудесных глаз таилась дикая, чёрная безысходность…
Что это было?!.. Кто были все эти люди, пришедшие ко мне из чьего-то далёкого прошлого? Были ли это Катары?! И не потому ли у меня так скорбно сжималось по ним сердце, что висела над ними неизбежная, страшная беда?..
Мать юной Эсклармонд (а это наверняка была именно она) явно была взволнована до предела, но, как могла, старалась этого не показывать и так уже полностью измученной дочери, которая временами вообще «уходила» от них в небытиё, ничего не чувствуя и не отвечая… И лишь лежала печальным ангелом, покинувшим на время своё уставшее тело... На подушках, рассыпавшись золотисто-русыми волнами, блестели длинные, влажные, шелковистые волосы... Девушка, и правда, была очень необычна. В ней светилась какая-то странная, одухотворённо-обречённая, очень глубокая красота.
К Эсклармонд подошли две худые, суровые, но приятные женщины. Приблизившись к кровати, они попытались ласково убедить молодого человека выйти из комнаты. Но тот, ничего не отвечая, лишь отрицательно мотнул головой и снова повернулся к роженице.
Освещение в зале было скупым и тёмным – несколько дымящихся факелов висели на стенах с двух сторон, бросая длинные, колышущиеся тени. Когда-то эта зала наверняка была очень красивой… В ней всё ещё гордо висели на стенах чудесно вышитые гобелены… А высокие окна защищали весёлые разноцветные витражи, оживлявшие лившийся в помещение последний тусклый вечерний свет. Что-то очень плохое должно было случиться с хозяевами, чтобы столь богатое помещение выглядело сейчас таким заброшенным и неуютным… (1976 ) К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Биография

Ольга Алленова родилась в Северной Осетии, в городе Моздоке в 1976 году .

Окончила факультет журналистики Северо-Осетинского государственного университета.

Деятельность

Библиография

Премии и награды

Напишите отзыв о статье "Алленова, Ольга Владимировна"

Примечания

Ссылки

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Алленова, Ольга Владимировна

Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.

Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?